ГЛАВА 8

ОКСФОРД – РАУНД ВТОРОЙ

Вернувшись в Англию, я не застал родителей дома в Амершаме. Они были в Шотландии. Так или иначе, мне надо было почти сразу ехать в Оксфорд. Срок моей «ссылки» истекал.

Жизнь протекала там по-старому. Казалось, ничто, или почти ничто не изменилось. Пока я отсутствовал, прекрасная «особа», предмет моей любви, которому я писал картины, успела, тем временем найти новый предмет ее «любви». Мы встретились только один раз. И попрощались навсегда.

“La donna e mobile” – “Женщина непостоянна, Она словно перо на ветру”, как поёт герцог в своей знаменитой арии в опере Джюсеппе Верди «Риголетто».

Бытовые условия тоже немножко изменились. Студентов в колледже Крайст Чёрч было больше, чем можно было разместить в комнатах и апартаментах на собственной территории самого колледжа. Поэтому, почти всем приходилось уже на втором курсе съезжать на частные места жительства. В этом отношении администрация оказывала студентам помощь: у нее был длинный список адресов в городе, где можно было снять комнату и поселиться. Но, этот список мне не понадобился. Гуляя по улице, я случайно встретил Макса Хейварда (переводчика «Доктора Живаго» на английский язык, о котором я уже упоминал). Он посоветовал мне обратиться к Лидии Пастернак-Слейтер. Она была родной сестрой Бориса Пастернака. Иногда она сдавала комнаты в своем доме. У нее я и поселился.

Вспомнился глупый, но типичный анекдот, который ходил тогда по Оксфорду. (Никакого отношения к Хейварду или к Лидии Пастернак-Слейтер он не имел).

Встречаются два студента. Диалог такой:

- Чего у тебя, старина, такой унылый вид, как туча, черная ходишь?

- Да у меня проблемы с хозяйкой.

- А в чем дело?

- Завтра с квартиры прогнать хочет. За неуплату. Уже третий месяц. А, денег нет. Все на скачках проиграл.

- Вот какое совпадение! У меня точно такая же проблема! Завтра - последний день. Не знаю, что делать. Беда.

(Пауза)

- Знаешь что…

- Что?

- У тебя предоплата нужна?

- Нет, не нужна.

- Тогда …давай поменяемся квартирами! Я въезжаю в твою, а ты в мою.

- Сказано - сделано!

Лидия Пастернак-Слейтер была вдовой английского дипломата по фамилии Слейтер, с которым познакомилась, и за которого вышла замуж в Москве еще в 30-х годах. После выезда из Советского Союза, семья Слейтер поселилась в Оксфорде.

Лидия Леонидовна была приятной, эрудированной женщиной. Она была поэтессой и переводчицей. 50 переводов стихотворений ее брата на английский язык принадлежат ее перу. У нее было трое детей. Двое из них были моего возраста и учились на медицинском факультете в Оксфорде.

В доме была слышна русская речь. Приятно было и то, что на стенах висели произведения ее отца, художника Леонида Пастернака – включая очень хороший портрет карандашом Льва Толстого.

После суетного Парижа, Оксфорд показался мне идиллией. Вместо асфальта - газоны. Вместо уличного шума – тишина. Везде чисто.

Еле-еле течет ленивая речка Чэруелл. Над водой сгибаются вековые деревья, образуя зеленые арки. Достигшая, наконец, своей цели, она вливается в Темзу. По вечерам, когда длинные тени растягиваются по зеленой траве, вместо автомобильного гула издали слышен колокольный звон. В больших городах мы таких вещей не замечаем и даже о них забываем.

Ни на минуту я никогда я не пожалею о своем пребывании в Париже. Оно мне очень, очень, многое дало. Но, надо признать, что русскую эмигрантскую жизнь, которую я в Париже немножко познал, счастливой и веселой назвать нельзя. Она все-таки действовала на психику и, вернувшись в Англию, мне стало как-то легче на душе.

В академическом плане я продолжал изучать русскую и французскую литературу и языки.

В Оксфорде, к тому времени, стало появляться немало первокурсников, отбывших воинскую повинность и окончивших военную школу языков в Шотландии. Среди них было несколько человек, успевших к тому времени "пройти через руки" моего отца в Крейле. Отец их очень хвалил как талантливых учеников, и некоторые из них потом решили продолжить изучать русский язык и связать с ним свою будущую жизнь и карьеру.

Вместе с одним из выпускников школы Мартином Дюхерстом, который поступил в Крайст Чёрч, мы ходили на лекции и уроки Дмитрия Оболенского. Судя по его акценту, Дюхерст был, скорее всего, из семьи среднего класса, где-то в северной части Англии. Спокойный, задумчивый, всегда в больших очках, напоминавший ученую сову, он поражал меня своей способностью поглощать огромное количество информации в печатном виде. Я никак не мог за ним угнаться. Дюхерст позднее сделал блестящую академическую карьеру, став профессором университета Глазго в Шотландии, и женился на русской. Его впоследствии пригласили радиостанция Би-Би-Си в Лондоне и Радио Свобода в Мюнхене стать их специальным заочным консультантом по текущим советским делам.

Второй выпускник военной школы (бывший ученик отца) - Энтони Хипписли - был совершенной противоположностью первого. Хотя он тоже поступил в Оксфорд с хорошими отметками и на государственную стипендию, и обладал большой способностью к иностранным языкам, Хипписли был голубоглазым красавчиком (и, наверное, любимым сыночком) из старой и очень обеспеченной семьи. Ему все давалось легко, включая девушек. Но внешность бывает обманчивой. У Энтони были качества, которые с первого взгляда никак нельзя было угадать в нем – религиозность и глубокая вера.

Советские власти в те времена хоть и делали вид, что не верили в Бога, но почему-то уже перестали искать с Ним прямые идеологические столкновения. В этом признался сам Михаил Суслов на краткое время фактическим правителем Советской России. Когда его спросили, «а веруете ли вы в Бога»? - он естественно, прошедший пионерскую школу с красным галстуком на шее, ответил «Нет!», а потом после довольно долго выдержанной паузы сказал: «но мы его боимся». Тут слово «его» нарочно написано с маленькой буквы. Так было принято в СССР. Многие и по сей день от этой типичной привычки не могут избавиться.

Впрочем, вот краткий экскурс в сферу использования семантики в целях политической пропаганды; слово «бог» должно было у большевиков всегда писаться с маленькой буквы, в то время как в нормальных христианских странах это слово везде и всегда писалось и пишется с большой.

Кстати и по сей день аббревиатуры РККА, или ВОВ всегда, пишутся с большими буквами, а «вермахт» даже в постсоветской литературе, почему то пишется с маленькой, когда на немецком языке и, наверное, на всех других европейских языках имя существительного Wehrmacht пишется, всегда, с большой. С точки зрения лингвистики и правописания – это абсолютно непонятно, но с точки зрения советской политики и пропаганды – все понятно и ясненько. Даже здесь не могут избавиться от своих советских привычек и обычаев.

После выпуска из военной школы иностранных языков в Шотландии и до поступления в Оксфорд, во время летних каникул, младший лейтенант в запасе ВМФ ея Британского Величества Антонии Хипписли затеял следующую историю.

Он купил микроавтобус Фольксваген, соорудил в нем двойное дно, купил

несколько сот экземпляров Библии на русском языке, загрузил их в это двойное дно и с этим грузом отправился в путешествие через всю Европу, в направлении Советского Союза. Проехал «братские» социалистические страны ГДР и Польшу вполне благополучно. Доехал до границы СССР в Бресте (по-старому Брест-Литовск) - не малоизвестное место, где в 1918 году, был подписан договор, по которому «молодое» советское государство (коммунисты любят этот эпитет) отдало Германии почти треть европейской части России. (В знак благодарности за оказанную финансовую поддержку по проекту революции)? И тут, в Брест-Литовске, у моего приятеля Энтони Хипписли начались неприятности. Хотя с визой, с документами и т.д. все у него было в порядке, пограничникам показался подозрителен тот факт, что едет какой-то молодой человек совсем один, в пустом автобусике, без багажа, за исключением небольшого рюкзака. Что везет? Наркотики? Контрабанду? Порнографию?

Стали рыскать, вынюхивать, выщипывать, выстукивать…

И нашли.

«Хуже»!!

Хипписли отвели в изолятор, то есть в «камеру хранения» для физических лиц - до выявления его собственной личности. Автобус с тайником и грузом антисоветской пропагандой конфисковали. Хипписли потом рассказывал, что пограничники обращались с ним крайне корректно. Никаких эксцессов не было. Даже угостили его чаем, селедкой и хлебушком на развернутой странице «Правды» или «Известий». Но постоянно возвращались к вопросу: «Почему вам захотелось посетить нашу страну?» После двух-трех дней, не получив от него никакого вразумительного ответа, но получив, наверное, распоряжения от «центра», они отпустили его на свободу, вернув ему бумажник с нетронутыми в нем деньгами, но, конечно не адаптированную для перевоза контрабанды машину и саму контрабанду.

Хипписли добирался обратно в Англию автостопом.

Но с точки зрения Хипписли, как не крути, цель была достигнута – “Mission Accomplished” – «Миссия Завершена». Пусть сами почитают библию или другим продадут – подработают на благом деле.

Еще одним бывшими учеником отца, оказавшимся в Крайст Черч, был Тим Анмак. Хотя в Оксфорде он поступил на юридический факультет и потом стал адвокатом, он русский язык не забывал. В постсоветские времена он вложил свои личные сбережения в совместное предприятие, созданное с российским партнерами в Тверской области. Фирма занималась утилизацией лесопильных отходов. Дело было перспективным и сначала шло довольно хорошо. Так как Анмак лишь время от времени приезжал в Россию и пытался вести свой бизнес через электронную почту по «дистанционному управлению» из Англии, фирма вдруг почему-то оказалось нерентабельной. В результате, большую часть своего капиталовложения Тим Анмак потерял. Неудивительно – ведь это были «лихие девяностые» годы. Потом он побывал у меня в гостях в Москве. Судя по его рассказам, в то время как он обеднел, его тверские партнеры-бизнесмены продолжали преуспевать. А совместное предприятие, тем временем, практически обанкротилось.

Данная история свидетельствует о том, что законы джунгли действуют не только в тропических африканских странах, но и в наших северных, хвойных, лесах тверского края.

Во время встречи в Москве, Тим Анмак напомнил мне о еще одном ученике отца - Энтони Саутхорне, окончившем оксфордский университет уже после меня. Саутхорн впоследствии пошел на службу в британское министерство иностранных дел и стал дипломатом. Там он прослужил несколько лет. Потом он уволился по своему собственному желанию. Анмак прокомментировал карьеру нашего общего приятеля следующим словами: «Энтони, наверное, был слишком честным человеком, для того, чтобы долго продержаться на службе в министерстве иностранных дел». Это мне напомнило старую английскую аксиому: “A diplomat is a person who is sent abroad to lie for his country”. «Дипломат – это человек, которого засылают заграницу для того, чтобы он лгал в интересах своей страны».

Думаю, это касается не только так называемого «коварного Альбиона», но и всех стран мира и всех времен. Стоит лишь вспомнить попытки советского посла в США Анатолия Добрынина во время Караибского кризиса 1962 года убедить президента Кеннеди, что никаких советских ракет на Кубе не было. Или вспомнить о более недавних временах и о российских войсках на территории, скажем, Донбаса. «Их там нет».

…………………

Жизнь в Оксфорде протекала у меня спокойно и безоблачно. Но через некоторое время эту безоблачность вдруг заволокли темные тучи.

Из Шотландии пришло письмо от матери, в котором она сообщала, что отец заболел. Ему дали больничный отпуск на лечение и реабилитацию. Как сообщала мать, отец пережил инсульт. Родители приезжают на время в Амершам, где отец будет продолжать лечение. Как раз к тому времени заканчивался академический год и я отправился домой на летние каникулы.

Увидев отца, я сначала обрадовался. Внешне он не изменился. Но сразу стало ясно, что у него была разрушена нервная система. Он плохо управлял правой рукой. Раньше у него был чистый, ясный почерк. Теперь он еле выводил буквы. Он ездил в местную больницу на лечение. Но никакого улучшения не было. Видно было, что внутренне он очень страдал, хотя старался этого не показывать. Ему стало хуже, и его отвезли в госпиталь польских ветеранов войны в городе Дартфорд в графстве Кент, куда отправились и мы. Там через несколько дней 14 июля 1960 года он скончался от кровоизлияния в мозге.

Отпевал его в Православной церкви в Лондоне архимандрит, граф Георгий Шереметев.

На похороны в Амершаме из Шотландии приехал коммандер Мейтланд-Маклгил-Крейтон и еще один офицер британского ВМФ. Также приехал корреспондент из лондонской газеты Дейли Телеграф, в которой появился краткий некролог. Остальные присутствовавшие, в том числе чета Тидмарш и сэр Францис Дэшвуд, были из местных знакомых и друзей. Естественно были и наши соседи Чеслав и Сюзанна Русины.

Через несколько дней мы с матерью стали разбираться в его вещах, в его бумагах, в его одежде. Во внутреннем кармане его любимого пиджака из шотландской шерсти я нашел старый и довольно потрепанный бумажник. В нем, помимо нескольких уже потерявших актуальность бумаг была черно-золотая георгиевская ленточка. Как она оказалась у него, и как долго он ее при себе хранил – не знаю. Всю жизнь?

Итак, ушел из жизни потомок одного из княжеских родов, создавших Россию. Похоронен он в Англии. Но не там стоит ему памятник. Надеюсь, что этот памятник стоит ему здесь и сейчас - в этих словах.

……………..

Естественно, после кончины отца наш образ жизни изменился. Больше в Шотландию мы не ездили. Мать стала получать небольшую пенсию, которая обеспечивала все ее нужды. Чтобы чем-то заняться и отвлечь свои мысли, она углубилась в искусство, и каждый день писала. Потом, постепенно, созреет мысль написать воспоминания под названием «Прощай, Россия!». Эпилог к этой книге Вы сейчас читаете.

Тем временем я продолжал учиться в Оксфорде. Учился так себе; нельзя сказать очень хорошо и нельзя сказать уж очень плохо. Хорошо было и то, что от Оксфорда до Амершама было относительно недалеко. За один день можно было съездить туда и обратно на автобусе. Однажды летом в воскресенье приехала мать. Князь Оболенский с супругой (урожденной Лопухиной) нас очень мило приняли в гостях.

Стояла прекрасная погода. Птички радовались. Было очень тепло. В садике, на газоне за домом, мы пили чай в тени под большим полосатым зонтом - типичный английский ритуал. Долго беседовали. Мать рассказывала о судьбе нашей семьи.

- А не стоит ли вам кое-что записать из ваших воспоминаний? – осторожно спросил Оболенский, задумчиво мешая сахар в чашке чая.

Так родилась мысль о создании мемуаров моей матери.

Два года после смерти отца, мне предстояло сдавать выпускные экзамены. Я их сдал, получив степень Bachelor of Arts (Honours) – («Бакалавр с почетом») - но со скрипом.

Но всё это было не так уж важно. Многие из тех, кто не имеет никакого диплома, или даже не получил высшего образования, утешаются примером Уинстон Черчилля, никогда даже не поступавшего в университет. Говорят, когда его спрашивали, в каком университете он учился, он отвечал «I studied at the University of Life» – «Я учился в университете жизни». Впрочем, его примером утешаются и многие алкоголики. Черчилль довольно много пил даже в почтенном возрасте. А теперь в России диплом стал только бумажкой, которую можно купить на любой вкус. В 1990-ые годы они продавались почти на любой станции московского метро.

В 1962 году, когда я был еще в Оксфорде, наступил так называемый «Карибский кризис». Не имея доступа к телевизору, я черпал информацию исключительно из радио и из газет, которые я читал сидя в мягком кожаном кресле в лобби самого дорогого и шикарного отеля в Оксфорде - The Randolph Hotel. Газеты в этом отеле были бесплатны, обслуживание было крайне вежливое (официанты иногда знали, но часто и не знали, именно КОГО они обслуживали, и поэтому очень бережно относились к своей профессии), а чашка кофе, позволяющая посетителю проторчать там часок или два, стоила не так уж намного дороже, чем в других отелях.

Читая тревожные сообщения, я не давал себе тогда полного отчета в том, что происходило в мире, что, в течение 13 дней, мир шатался тогда над пропастью самоуничтожения и нового каменного века.

Теперь, более полвека спустя, почти все подробности этого кризиса стали известны, сто раз проанализированы, и здесь не стоит их всех повторять.

Хотя план Хрущева установить ракетные базы на Кубе, способные превратить большую часть США в радиоактивный пепел, провалился, трудно сказать однозначно, кто из двух соперников вышел в конечном счёте победителем.

Парадоксально, но Кубинский кризис имел, скорее всего, положительные исторические последствия: советские ракеты на Кубе были демонтированы, американские ракеты в Турции через несколько месяцев тоже были демонтированы, как «устаревшие», хотя это было совсем не так. Между Вашингтоном и Москвой была установлена «горячая линия». Обе стороны инициировали начало «разрядки». Потом были подписаны первые международные договоры по сокращению ядерного оружия.

Однако в противостоянии 46-летнего «пацана» Кеннеди и не первой молодости и опытного большевика Хрущева, у которого руки были по локоть в украинской крови (хотя на ХХ съезде он и разоблачил «Культ личности» Сталина) - первым дрогнул старый большевик. «Железный занавес» вдруг показался и не таким уж железным, и в нем появилась еле-еле заметная трещина.

…………………

После окончания университета у меня возник вопрос: «А что дальше?».

Стипендия закончилась, а на жизнь надо было, как-то зарабатывать. Тут на помощь мне пришла Лидия Пастернак-Слейтер. Она предложила мне перевести книгу русского искусствоведа Виктора Лазарева «Древнерусские мозаики и фрески» на английский язык. С удовольствием согласившись, я взял с собою рукопись и переселился в Лондон на пустующую квартиру одного приятеля из колледжа Крайст Чёрч, Николаса Рейнольдса. Она находилась в районе Найтсбридж практически рядом с фешенебельным универмагом «Харродс». Николас был из богатой семьи, которая пользовалось данной квартирой редко. «Не имей сто рублей – имей сто друзей», как говорится в поговорке.

В Лондоне мне, совсем случайно, «подвернулась» еще одна работа – в одном английском турагентстве в качестве гида и переводчика для приезжающих групп туристов из Советского Союза. Они были своего рода первопроходцами – первые небольшие группы туристов, появившиеся из-за железного занавеса на Западе. В основном это были «делегации» разных профсоюзов, состоящих из чиновников этих организаций. В группе Союза Художников, например, мне сразу было очевидно, что сами художники были совсем в меньшинстве; профессию остальных членов делегации было трудно определить. В делегации союза писателей был лишь один человек, который пользовался довольно широкой известностью как писатель – поэт Расул Гамзатов. Семейных пар не было. Все приезжали в одиночку. В каждой группе была одна официальная «нянька» из Интуриста и несколько потаённых «сотрудников», как мне шептали на ухо некоторые из приезжих, с которыми мне удалось завести доверительные отношения.

Приезжали, как правило, на две недели. Сразу после прилета, их сажали в автобус и первым делом отправляли в советское посольство. Там они проводили час или два, получали различные инструкции, и каждому выдавались деньги – какая-то мизерная сумма - где то 10 или 11 фунтов стерлингов, если мне не изменяет память. Похоже, что своих денег ни у кого не было. Лишь после этого «брифинга», они размещались в гостинице. Чтобы сэкономить на транспорте они ходили пешком маленькими группами по Лондону (ходить в одиночку, было запрещено!) и покрывали пешком огромные дистанции. Во всяком случае, было очевидно, что в принципе эти люди находились в довольно унизительном положении. Среди них было немало нормальных и порядочных людей, и мне было их жалко. Это были мои первые знакомства с советскими людьми.

Благодаря этой работе увидал я много уголков Англии и Шотландии, в которые, иначе, я вряд ли бы побывал. Так и провел я почти все лето 1963 года. Вместе с Союзом Композиторов, например, мы побывали на музыкальном фестивале в Эдинбурге. В группе был известный композитор, автор многих песен и музыки для фильмов и театра, приятный человек, Андрей Бабаев. Он мне подарил пластинку с его записями. Вместе с «писателями» мы побывали в Стратфорд-на-Эйвоне, городе, где родился Шекспир.

Закончился туристический сезон, и наступила осень. Однажды ни с того ни с сего мне вдруг пришла мысль: а почему бы мне не написать статью о своих летних похождениях с этими довольно необычными туристами?

Написал. Думал отправить ее в газету Дейли Телеграф, но послал ее в воскресную газету Sunday Express (Сандей Экспресс). В те времена эта газета пользовалась самым большим тиражом из всех британских газет – два или три миллиона читателей. Сразу пришел ответ – положительный! Очевидно, понравилось. И уже через несколько дней – читаю свой «опус» почти на всю страницу газеты (кроме нескольких небольших реклам по полям).

Это, можно сказать, был мой дебют.

На следующий день после появления моей статьи - телефонный звонок. На другом конце провода – русский голос: «Здравствуйте. Меня зовут Виктор Франк. Я – лондонский корреспондент Радио Свободы. Я Вам не мешаю? Можно поговорить?»

Виктор Семенович Франк, сын выдающегося русского религиозного философа и мыслителя, Семена Франка – тогда я этого еще не знал - рассказывал, что он только что прочитав мою статью, хотел бы по этому поводу встретиться и поговорить, и приглашал меня вместе отобедать.

За ленчем, в небольшом ресторанчике, Виктор Семенович рассказал мне про Радио Свобода, о работе радиостанции, о её целях, где она находилась (в Мюнхене) и т.д. Под конец беседы он предложил: не хотел бы я приехать предстоящим летом в Мюнхен на трехмесячную стажировку, в которой примет участие небольшая группа молодых русскоговорящих студентов из разных стран мира?

Я тут же согласился.