ГЛАВА 1

АНГЛИЯ

Ничего не бывает рано,

Ничего не бывает поздно. Все бывает только вовремя

Конфуций

Смутно помню Польшу - как нас довезли на немецкой машине, предоставленной нам незнакомым благодетелем - аристократом, офицером Вермахта. Помню, как где-то на юге Польши поднялся полосатый шлагбаум, и как поднялась, отдавая честь и подражая шлагбауму, протянутая рука солдата в зеленой форме и каске.

Помню поезд, платформу и наше странное жилище на ней, шатающееся и несущее нас в неизвестность.

Помню Австрию - Вену, где во время ежедневных воздушных налетов мы бегали с одного места на другое, прячась от бомб. Однажды налет застал нас в парке Шёнбруннского дворца, и ближайшее место, где мы могли найти хоть какое-то укрытие, было под открытыми арками “Глориэтты” - знаменитого шедевра архитектуры на невысоком холме прямо за дворцом. Только что в парке оркестр играл музыку...и звуки венских вальсов сливались с воем сирен.

Помню и бомбардировку под Инсбруком, когда мы прижались друг к другу и ждали конца. Растущий визг бомб, все громче, громче, громче – и взрыв! – разрывающий, кажется, все кругом, даже сам воздух. Пыль во рту и в глазах. И черная темнота. Но вот уже визжит следующая... и следующая... и следующая...

Таковы были самые яркие воспоминания раннего детства.

Помню Италию и первую, проведенную там ночь после переезда из Австрии через перевал Бреннер в Альпах. Не доехав до пограничного пункта, грузовик остановился. Польские солдаты, сопровождающие нас, приказали всем спрятаться под брезенты и соблюдать полную тишину. Поехали дальше и опять остановились. Снаружи доносились голоса на каком-то незнакомом языке. Через некоторое время вновь тронулись и ехали, уже долго, не останавливаясь.

Бреннер - это ворота через Альпы из северной и центральной Европы на юг к Средиземному морю, к другому климату, другому образу жизни и другому мировоззрению. Для нашей семьи это были ворота, разделяющие как бы две эпохи нашей жизни – эпохи прошлого и эпохи будущего, эпохи войны и эпохи мира.

Большой польский лагерь под палатками в поле где-то в северной Италии. Вдали - вершины гор залиты золотыми лучами заходящего солнца. Польские солдаты заботливо разносят нам приезжим бутерброды и предлагают теплую жидкость в жестяных кружках. По цвету эта жидкость похожа на их форму – защитный цвет хаки. После вездесущего германского зеленого – цвет странный и незнакомый. Жидкость - страшно невкусная. Это чай на английский манер - с молоком вместо лимона. Мы, как и польские солдаты, разносившие его, потом привыкли к нему и даже полюбили его. Да, действительно, «привычка свыше нам дана...».

Утром вся наша группа беженцев, сидя на своих чемоданах, мешочках и сумках, погрузилась вновь в грузовик. К нашему грузовику прибавилось еще несколько, и колонна отправилась дальше в путь. Ехали весь день. Палило солнце. Вслед за каждой машиной поднималась туча светло-серой пыли, покрывавшая все на своем пути – каменные заборы, деревья, кусты, в том числе и нас. Вдруг, совсем неожиданно, после многих часов дороги и однообразной зелёно-серости через ущелье между горами появляется глубокое, темно-синее, чистейшее, величественное пространство, простирающееся от горизонта до горизонта, казалось, до края света. Море! Захватывает дух!

На второй или третий день мы приехали в польский лагерь под, бедненьким городком на берегу Адриатического моря - Барлеттой. Лишь много лет спустя, я узнал, что лагерь находился лишь в нескольких километрах от поля битвы, вошедшую навсегда в мировую историю – решающей битвы при Каннах - двести лет до нашей эры.

Там на военной базе польских войск под командованием генерала Владислава Андерса мы прожили целый год.

Помню поезд, на котором мы ехали из солнечной Италии обратно на север в направлении берегов «туманного» как все говорят, Альбиона.

На перроне во французском порту Кале под серым шквалистым дождем стоит одинокая фигура. Это был дядя Шура, брат отца, ждавший наш поезд и приехавший из Парижа нас встречать. Прошло четверть века с тех пор, как покинувшие родину отдельными путями братья виделись в прошлый раз. А теперь встретились вновь, но очень коротко, может быть, на четверть часа, на каком-то дальнем берегу света. Наши пути еще пересекутся. Но об этом потом.

Сразу по прибытии поезда всех пассажиров попросили взойти на борт стоящего у пристани парома, который скоро ушел в море.

С момента нашего прибытия в Англию, мне кажется, и следует продолжить хронику нашей семьи, то есть с того места в нашей истории, где мать ее закончила в своих воспоминаниях. «Постараюсь не слишком злоупотреблять словечком “я”. Но там, где оно будет неизбежно появляться, прошу читателя помнить, что пишет в первую очередь не Олег Волконский, а сын Лидии Александровны Волконской, автора книги, которую Вы только что прочитали». Так писал я, и так было задумано, когда, несколько лет назад, я начал работу над этим «Эпилогом». Но постепенно этот труд приобрёл свою собственную жизнь. Произошли исторически события, о которых никак нельзя было умолчать. А объяснения этим событиям лежали не только в настоящем времени, но и в прошлом. Итак, эпилог вышел, можно сказать, из-под моего контроля, рос, и стал в два раза длинее, чем сам оригинал, «Прощай, Россия!» которому он должен был служить.

…………………………

Осень 1946 года.

Мое первое впечатление об Англии – это большая чернильная клякса. Она была изображена на плакате размером, казалось, почти во всю стену в большом зале на морском вокзале города Дувр. Плакат рекламировал чернила марки Стивенс. «Stephens' Ink!»

Размашистые и жирные буквы провозглашали достоинства именно этих чернил (и, подразумевается, никаких других).

Прибыли мы в этот небольшой порт на южном побережье Англии после бурной переправы через Ла-Манш. Уже в Кале погода была угрожающей и противной. Это вам не солнечная Италия. Злые серо-зелёные волны, одна выше и страшнее другой, жадно набрасывались на корабль. Соленая пена морской воды смешивалась с косым, бьющим по лицу шкальным дождём. Все находящиеся на борту пассажиры болеют, скользят, хватаются, за что попало, чтобы удержаться на ногах. Все охают и ахают. Всех рвет. Некоторые молятся своим ангелам-хранителям и Богу. А Бог на сей раз оказался милостивым. Все благодарны, счастливы и рады, когда, наконец, сойдя с парома, почувствовали твердую почву под все еще гибкими как резина ногами.

Странное дело: многие становятся верующими лишь тогда, когда лицом к лицу сталкиваются со стихией и с могущественной природой. Таким образом, Творец время от времени дает о себе знать. Что ж, это, правда, в такие мгновения большинство из нас впервые, может быть, с ужасом ощущает, как «душа уходит в пятки», а в глаза вдруг заглядывает смерть. И тогда мы вспоминаем о Нём и судорожно начинаем молиться. Воистину, «пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

Нас разместили в польском военном лагере в графстве Бэкингэмшир примерно в 25 милях к северо-западу от Лондона, рядом с довольно живописной деревушкой под названием Пенн Стрит. Чуть подальше, в трёх милях, был городок Пенн. Он был известен тем, что был местом рождения знаменитого первопроходца Уильяма Пенна - основателя в 17-ом веке в новом заокеанском мире штата Пенсильвания. А название Пенн Вуд, где находился лагерь, переводится как “Пеннский Лес”. И действительно, лагерь был расположен в большом густом лесу, спрятан на время войны от «недремлющего ока» вражеской авиации. Мама обрадовалась: «Я, как волк, - говорила она - меня всегда в лес тянуло. И по грибы можно ходить».

В лагере разместилось, наверное, несколько сотен офицеров и бойцов польской Карпатской дивизии, которая входила в состав 2-го Корпуса польских войск под командованием Генерала Владислава Андерса. Штатских было мало. Солдаты и офицеры польской армии относились к нам хорошо. Англичане редко показывались, хотя снабжали лагерь всем необходимым. Казалось, что это был маленький автономный кусочек Польши на британских островах. А таких “кусочков” было немало. Англичане держали польскую армию под командованием генерала Андерса в запасе и наготове - на всякий случай. Быть может, им придется опять воевать - но уже против нового врага? Горячая война - Вторая мировая - только что закончилась. Но уже шептали о возможности новой, против Советского Союза, хотя Англия и устала от войны.

Владислав Андерс начал свою военную карьеру офицером царской армии во время Первой мировой войны. Георгиевский кавалер. В Польско-Советскую войну 1919-1920 г.г. он командовал польским кавалерийским полком. В 30-ые годы - произведен в генералы. В 1939 г. - попал в советский плен. Заключен в подвалах Лубянки, где его долго допрашивали чекисты. Освобожден после нападения Германии на СССР и назначен командующим армией, сформированной из польских военнопленных, уцелевших и не погибших в Катыни и других местах, на территории СССР. По соглашению с западными союзниками эти войска эвакуируются из СССР через Иран. Они затем принимают участи в боях в Северной Африке и Италии.

Боевой путь генерала Андерса закончился в Англии, где, по сей день помнят о вкладе, который он со своими войсками внёс в общую победу.

Англичане также чтят память о контингенте польских летчиков, которые, летая на истребителях типа «Спитфайр» и «Харрикейн», отличились во время воздушных боёв в небе над южной Англии, летом и осенью 1940-го года, которые вошли в историю как «Битва за Британию». Впрочем, истребители типа Мессершмит-109 летали на топливе, которое поставлял Германии Советский Союз, после заключения пакта о дружбе и ненападении, заключённого две недели до начала Второй Мировой войны, министрами иностранных дел двух стран, Молотовым и Риббентропом. Во время воздушных боёв и налётов на Лондон и другие города, СССР поставил Германии 2000 авиационных бомб весом от 500 до 1000 килограмм.

В эти годы - 1939-40, когда Англия стояла против Германии одна, СССР разрешил транзит через свою территорию поставок в Германию стратегического сырья из Японии и Китая: резины, масел, и других материалов.

Выписка из решения Политбюро ЦК ВКП (б): ПЗС / 176, 03.06.41г.:

«1. Разрешить Наркомату Внешней торговли из особых запасов произвести поставку в Германию во исполнение договора: - меди 6000 тонн, никеля 1500 тонн, олова 500 тонн, молибдена 500 тонн, вольфрама 500 тонн».

По германским источникам, в течение полтора года, прошедших между заключением советско-германского пакта и нападением на СССР, в общей сложности германская военная промышленность получила от Советского Союза 865 тыс. тонн нефти, 140 тыс. тонн марганцевой руды, 14 тыс. тонн. меди, 3 тыс. тонн никеля, 101 тыс. тонн хлопка-сырца, более 1 миллиона тонн лесоматериалов, 11 тыс. тонн льна, 26 тыс. тонн хромовой руды, 15 тыс. тонн асбеста, 184 тыс. тонн фосфата, 2736 килограмм платины и 1 миллион 463 тыс. тонн зерна.

В своём дневнике Геббельс отметил: "Русские (СССР) поставляют нам даже больше, чем мы хотим иметь».

Результат «Битвы за Британию» поставил крест на планы и надежды Третьего Рейха совершить высадку своих войск на британских островах. А такой план под кодовым названием «Seeloewe» - “Морской Лев», был.

После падения коммунизма в СССР и в Польше, новое правительство в Варшаве признало генерала Андерса национальным героем. Многие улицы и школы польских городов названы его именем.

Но забегаю вперед. К теме пакта Молотова-Риббентропа мы еще вернёмся.

Возвратившись в Англию с ялтинской конференции в феврале 1945, и сразу после окончания войны, Черчилль стал серьезно задумываться о «немыслимом» – о новой войне. Англичане начали тщательно складировать немецкое трофейное оружие. 22 мая 1945 г., то есть всего лишь две недели спустя после капитуляции Германии, Черчилль уже предложил свой план под кодовым названием «Operation Unthinkable» - «Операция Немыслимое». Для удара против Красной Армии планировалось применить помимо англо-американских сил в Европе 10 польских дивизий и до двенадцати германских дивизий, расположенных в земле Шлезвиг-Гольштейн, граничащей с Данией, которые так и не были, по настоящему, расформированы (примерно 100 тысяч человек). Они же так и держались в готовности вплоть до весны 1946 года.

Британский генштаб, все продумав и подсчитав, отклонил план «Немыслимое», решив, что он был слишком рискованным с чисто военной точки зрения – 103 западных дивизий против 264 советских. Уж слишком большой перевес. А почти полуторамиллионную армию бывших советских солдат, воевавших во время войны против Сталина, западные союзники уже согласились выдать именно ему.

Уинстона Черчилля, – человека с бульдожьей хваткой и соответствующими чертами лица, в венах которого текла кровь прославленного полководца герцога Марлборо, во главе британского правительства к тому времени, когда наша семья оказалась в Англии, уже не было.

Черчилля заменил тихий, скромный человек из мещанской среды Клемент Эттли. По профессии он был юрист, а внешне похож на мелкого клерка в каком-то маленьком офисе. На выборах, неожиданно для всех, победил именно «аутсайдер» Эттли. Но внешность бывает обманчивой. Многие считают, что Эттли стал одним из лучших премьер-министров Англии ХХ-го века. Он мечтал только о мире, но это не помешало новому премьеру разобраться в реалиях послевоенной Европы, которые, кроме как конфронтации с Советским Союзом, в той или иной форме, в конечном итоге, ничего не сулили. «Если хочешь мира – готовься к войне», – учил римский философ Сенека – урок, который миролюбивый Эттли принял к сердцу.

Уинстона Черчилля, – человека с бульдожьей хваткой и соответствующими чертами лица, в венах которого текла кровь прославленного полководца герцога Марлборо, во главе британского правительства к тому времени, когда наша семья оказалась в Англии, уже не было.

Черчилля заменил тихий, скромный человек из мещанской среды Клемент Эттли. По профессии он был юрист, а внешне похож на мелкого клерка в каком-то маленьком офисе. На выборах, неожиданно для всех, победил именно «аутсайдер» Эттли. Но внешность бывает обманчивой. Многие считают, что Эттли стал одним из лучших премьер-министров Англии ХХ-го века. Он мечтал только о мире, но это не помешало новому премьеру разобраться в реалиях послевоенной Европы, которые, кроме как конфронтации с Советским Союзом, в той или иной форме, в конечном итоге, ничего не сулили. «Если хочешь мира – готовься к войне», – учил римский философ Сенека – урок, который миролюбивый Эттли принял к сердцу.

Хотя Эттли и вынужден был признать новое коммунистическое польское правительство в Варшаве, армию генерала Андерса он демобилизовал лишь два года спустя, в 1947 году. А Черчилль, оглядываясь назад на результаты войны и роль, которую в ней сыграла Англия в отношении Германии и СССР, заявил: «We have slaughtered the wrong pig» – «Мы зарезали не ту свинью».

Поляки, заброшенные судьбой на далекие британские острова, оказались армией в изгнании. На родину они собирались вернуться только с оружием в руках.

…………………….

Жили мы в бараке №. 22. Это было относительно небольшое сооружение, покрытое полукруглой крышей из гофрированного металла. Барак был разделен стеной на две части – по одной комнате в каждой. В одной половине жили мы, за стеной – другая семья. Такие стандартные бараки, типа «Ниссен», служили кровом миллионам британских и американских солдат, где бы они ни служили – от полярного круга до экватора – во время двух мировых войн. Мама прозвала наше новое жилище «бочкой».

Зима 1946-47 годов была исключительно суровой для местного климата. Такой зимы в Англии не помнили давно. Глубокий снег. Холод. Но зато в нашем лесу – красота, «как у нас в России». На кране перед нашим бараком, откуда мы добывали воду, образовалась длинная ледяная сосулька. Внутри нашей «бочки» мы грелись вокруг чугунной печки. Мебель и обстановка – спартанские. Все казенное, все военное, складное, походное. Голая лампочка висела под полукруглым жестяным сводом потолка. Темно-красный линолеум покрывал бетонный пол.

Я стал ходить в маленькую деревенскую школу в двух-трех километрах от нас. Дорога к ней пролегала через большую поляну в нашем лесу. Бледное зимнее солнце пыталось рассеять утренний туман. Как лапы из белого кружева, на морозе сверкали кусты папоротника.

В школе я оказался единственным иностранцем. Сначала не понимал ни слова. Меня прозвали «soldier boy» («солдатиком»), так как на мне был костюмчик, который я носил каждый день (другого не было), сшитый из материала цвета хаки. Он выглядел миниатюрной копией солдатской формы, которую носили почти все, как мне казалось тогда, окружавшие меня взрослые. Но одежда эта меня не смущала. Мне казалось, что это было в порядке вещей.

Через год я говорил по-английски не хуже местных ребят. Под Рождество в небольшом деревенском клубе, всегда ставилась маленькая пьеса, в которой принимали участие практически все ученики и ученицы нашей школы, и на которую собирались родители и почти все население деревни. Мне даже досталась заглавная роль – гномика Рампельстилтскина по одноименной сказке братьев Гримм.

«Rumpelstiltskin is my name

From forest’s gloomy depths I came…»

Что можно перевести, как:

«Рампелстильтскин – так меня зовут

Из лесов дремучих я появился вдруг...»

Далее в памяти наступило полное затмение, а на сцене и в зале – полная тишина. Так началась моя актерская карьера. Так она и закончилась.

Дома я говорил на каком-то своем языке – смеси русского и польского. Мама учила меня читать и писать по-русски и давала уроки грамматики, которую я ненавидел.

Тем временем, сестра Елена устроилась сестрой милосердия в одну лондонскую больницу, сняла комнатушку в далеко не фешенебельном там районе, вблизи вокзала Кингс Кросс, и уехала. Иногда она приезжала на выходные дни. Всё-таки по сравнению с Лондоном и любым городом, наша скромная деревня была живописным местом и для городского жителя райским уголком.

Изредка, британские военные появлялись в нашем лагере. Отец познакомился с одним английским бригадным генералом по Тим Масси-Бересфорд. Это был настоящий английский «джентльмен» в подлинном смысле слова. Он нас неоднократно навещал. Его элегантная форма, блестящий кожаный пояс и портупея производили на меня большое впечатление. Мама угощала его, чем могла, стесняясь нашими скромными условиями. Стесняться было нечего. Оказалось, что генерал живал и не в таких условиях. Спустя два месяца после японского нападения на американскую базу в Тихом океане Пёрл-Харбор в декабре 1941-го года, пал английский бастион в юго-восточной Азии – Сингапур. Масси-Бересфорд оказался в японском плену. Японцы обращались с военнопленными плохо. Многие из этого плена не вернулись. Соратник Масси-Бересфорда по защите Сингапура генерал Беквит-Смит в этом плену и погиб.

Англичане в японсом плену (слева) хотя в немецком плену им жилось гораздо лучше (справа). О них заботился Международный Красный Крест, и они получали посылки с едой и сигаретами.

В 2007 году в газете «Daily Telegraph» я вычитал следующие слова:

«Brigadier Tim Massy-Beresford was wounded by a bullet which passed through his chest and killed the man behind him» («Бригадный генерал Тим Масси-Бересфорд был ранен пулей, которая пробила его грудь и убила человека за его спиной»). Ранение очень похожее на то, которое получил мой отец в России во время Гражданской войны. У него на животе, с левой стороны, был ровный круглый шрам в виде маленькой воронки, от пули, пробившей его навылет.

Масси-Бересфорд был из ирландских дворян. Его почему-то заинтересовала судьба нашей русской семьи. Может быть из-за того, что отец, как и он сам, остался в живых вопреки всем ожиданиям, а сознание опасности, даже уже минувшей, и встреча лицом к лицу со смертью, сближает людей. Википедия отмечает: «In 1936, Massy-Beresford led the funeral procession of King George V, marching alone, ahead of the main column.» В 1936 году, на похоронах короля Георгия V, Масси-Бересфорд возглавил траурную колонну. Он шёл один впереди главной колонны. В 1948 году Масси-Бересфорд был назначен генерал-адъютантом короля Георгия VI-го.

Однажды, он пригласил нас к себе в соседнюю деревню Пенн.

Большой старинный дом из серого камня. По стенам ползет и вьется плющ. Кругом – сад. Широкие газоны – зеленые и гладкие, как бильярдный стол. Ровно подстриженная живая изгородь отделяет дом и его территорию от любопытных глаз и незваных гостей извне. Типичный барский английский дом. Мне он показался замком. У генерала было двое сыновей примерно моего возраста. Время от времени они приглашали меня к себе, и мы вместе бегали по деревне. Через десяток с лишним лет с одним из них – Кристофером – наши пути вновь пересекутся, но уже при совсем других обстоятельствах. Об этом – потом.

Мы прожили в лагере Пенн Вуд несколько лет. Польская армия расформировывалась, и в лагере освобождались бараки. Мы переехали на новое место в другой барак, офицерский, и просто «шикарный» по сравнению с прежним – с тремя комнатами, туалетом и душем!

Мама стала подрабатывать живописью – картинками для сувенирных магазинов в Лондоне. Отцу найти работу было практически невозможно. Это его очень угнетало. Он не любил сидеть в бездействии и «философствовать», как он выражался. Через некоторое время родителям все-таки удалось накопить немного денег, и они сделали себе подарок – первый в Англии – радиоприемник марки «Маркони». Папа соорудил над крышей нашего домика высокую антенну и слушал, слушал новости о том, что происходило в мире.

Одно из первых воспоминаний моего детства еще в Польше: папа повел меня вверх по крутой пыльной, лестнице на чердак нашего дома. Там, спрятанный глубоко под старой мебелью и хламом, стоял какой-то небольшой аппарат, похожий на маленький шкафчик со стеклянным окошком. Это был радиоприемник. Папа включил его, и тихо прозвучали ноты на басистом барабане – «бум-бум-бум – бууум» Это были позывные радиостанции Би-Би-Си из Лондона. Они состояли (и продолжают состоять) из первых четырех аккордов девятой симфонии Бетховена, а также из буквы «V», по коду Морзе – буквы английского слова «victory» – что означает «победа», то есть, «виктория» как сказал бы Петр первый по-русски. Слушание радиостанции Би-Би-Си на территории германского. Третьего Рейха и оккупированных им стран, во время войны считалось изменой, за что гестапо могло бы и расстрелять. Потом я понял, почему папа шел на такой риск. Именно информация по Би-Би-Си о ходе военных действий и о политических событиях позволяла ему принимать своевременные и правильные решения, что, наверное, помогло нам уцелеть, когда кругом погибали миллионы.

Отец неохотно вспоминал об этом очень трудном периоде своей жизни. Ведь он же стал для всех нас своего рода «буфером», как пишет мама. С одной стороны были польские партизаны, которые могли заподозрить его в сотрудничестве с немцами и запросто убить. С другой – Гестапо, которое могло в любой момент придти и забрать его навсегда. Отец спал тогда с револьвером под подушкой.

Может быть, нас спасало еще одно обстоятельство: непосредственное соседство (на расстоянии где-то в сто-двести метров) со штабом какой-то германской воинской части. И здесь невольно приходит сравнение с удивительным природным явлением. В самом эпицентре урагана всегда наблюдается небольшое пространство, в котором царят тишина и штиль…

Мог ли я предвидеть тогда, что спустя два десятилетия с лишним после того, как в детстве я впервые услышал эти позывные, мне самому было суждено стать сотрудником Би-Би-Си? Сколько раз потом я сидел перед микрофоном в той же студии №2, из которой эти легендарные позывные доходили до нас в Польше во время войны!

Папа продолжал слушать радио. Родители часто говорили о текущих событиях – особенно о тех, которые прямо или косвенно касались России, точнее, Советского Союза. Естественно, многое тогда в детстве мне казалось непонятным, и я задавал наивные вопросы, например: «Если мы – русские, то почему мы живем в Англии? Почему поляки тоже тут»? Или: «Папа, почему нам всем русским, в таком случае, не собраться вместе, построить большую-большую фабрику, выпустить много пушек и танков и пойти против большевиков?»

«Все это – не так просто» – отвечал отец.

Когда мне «стукнуло» девять лет, я поступил в другую школу. Попал я в нее по протекции архиепископа Саввы Гродненского. Архиепископ жил в Лондоне и продолжал нам покровительствовать. Он имел чин бригадного генерала в польской армии генерала Андерса, в которой было немало православных, и был знаком с примасом англиканской церкви архиепископом Кентерберийским.

Архиепископ Савва походатайствовал о предоставлении мне стипендии, покрывающей все расходы, связанные с обучением и содержанием в школе. Правда, мне пришлось сдавать небольшой экзамен на польском языке. Что касается языков, к этому времени у меня в голове уже была полная каша – все перемешалось. Деньги на стипендию шли из статьи британского государственного бюджета и были предназначены для ассимиляции польских детей в британское общество.

Школа находилась в графстве Кент недалеко от города Кентербери. Она была похожа на многие другие английские школы-интернаты, хотя у нее были некоторые особенности. Тот факт, что она была платной и частной, а не бесплатной и государственной, ставил ее в категорию «элитных». По уставу ее учредителей (она была основана в 1872 году), в школу принимались на льготных условиях, в первую очередь, сироты и мальчики из обедневших английских дворянских семей.

Цепочка обстоятельств: то, что школу «нашел» архиепископ Савва, и что она находилась именно в епархии архиепископа Кентерберийского, с которым владыка Савва общался, наверняка не было простым совпадением.

На склоне холма – большая усадьба в викторианском стиле из красного кирпича и с угловой башней. Кругом – несколько десятков гектаров великолепного парка с широкими газонами, спортивными площадками и рощами деревьев. Имение было приобретено школой в 1925 году. Говорили, что одно время оно принадлежало принцу Уэльскому, ставшему в начале двадцатого века королем Англии Эдуардом VII. А тогда еще молодой принц, по натуре человек общительный и веселый, любил приезжать сюда на охоту и отдых – подальше от лондонской суеты, официальных церемоний и обязательств великосветского мира, которые он с трудом выносил. В стороне от главного здания была конюшня, где в свое время содержались королевские лошади, служившая теперь гаражом.

По южной периферии имения проходила дорога, которая носила название «Пилгримс Уей» («Путь пилигримов»). По этой же дороге шесть веков назад шли пилигримы из Лондона к месту назначения и их паломничества – собор Кентербери на юге Англии. Это были герои «Кентерберийских рассказов» Джефри Чосера, первого произведения литературы на более или менее современном английском языке.

Школа называлась «St. Michael’s» («Сейнт Майклз»), то есть носила имя святого архангела Михаила. (Тут еще одно маленькое совпадение, подумал я потом – на гербе рода Волконских тоже изображен архангел Михаил). Тогда, естественно, о глубоком символическом значении её названия у меня не могло быть никакого представления. Архангел Михаил – святой христианской веры, который изображён на иконах с карающим мечом в руках. Вечный символ борьбы добра и зла.

Несмотря на окружающую идиллию, дисциплина в школе была строгой, даже спартанской. По традиции в школе воспитывались будущие служители и чиновники британской империи. После Второй мировой войны и половины этой славной империи (над которой «солнце никогда не заходило») уже не осталось, но наши учителя либо этого не замечали, либо не хотели этому верить.

В ее архитектуре, мебели, обстановке, а главное, в мировоззрении ее обитателей чувствовался дух викторианского 19-го века. Школа «Сейнт Майклз» была как бы окном в другую жизнь и другое время. Я счастлив, что мне довелось через это «окно» взглянуть, подышать тем духом, на тот мир, и немножко той жизнью пожить.

Директором школы был отец Блоуфелд – высокого роста худощавый англиканский священник, прослуживший всю жизнь миссионером в каких-то далеких заморских колониях. Летом он любил наряжаться в белый фланелевый костюм и широкополую соломенную шляпу. Наверное, они напоминали ему молодые годы и то солнце, которое никогда не заходило над империей в более тёплых краях.

Заместителем директора и главным преподавателем был шотландец по имени и фамилии Дональд Кормак – человек маленького роста, крепыш, бывший старшина зенитной артиллерии, сражавшийся во время войны в пустыне Северной Африки и принявший участие в высадке англо-американских сил в Сицилии, где он был серьезно ранен. По натуре он был солдафоном, что перенеслось на его послевоенную жизнь, и что отражалось на его педагогической методике.

Ученики воспитывались и закалялись. За мелкие проказы нас заставляли ранним утром до завтрака совершать пробег по тропинке по периметру имения (километра 3, как минимум) в одной майке и шортах в любую погоду – в мороз, под дождем. После пробега – холодный душ. Если не успевал пройти всю дистанцию и процедуру, и опаздывал хоть на секунду на завтрак, то оставался без него.

И обучались. Больше всего и всех мы боялись Кормака. Он нас «муштровал» по французскому языку и по латыни. В тех редких случаях, когда мы его «муштровке» не поддавались, он быстро наводил порядок: тогда он приходил в классную комнату с кожаным ремнем или линейкой и бил по нашим пальцам и ладоням со всей силы (по крайней мере, так нам казалось), пока не выучим урок. По сей день, я помню латинские спряжения и склонения наизусть и могу продекламировать их вслух со скоростью пулеметной очереди.

Помню один «урок», который со школьными уроками, как таковыми, ничего общего не имел. Однажды кто-то из нас (назовем этого «кто-то» условно «Смит») решил пошутить, как все школьники во всех школах любят шутить, и подложил булавку на кресло преподавателя или спрятал живую лягушку в ящике его стола. Что-то в таком духе.

- Кто это сделал? – спокойным тоном спросил Кормак. В классе – полное молчание.

- Кто это сделал? – повторил Кормак. Опять полное молчание.

Гроза надвигалась. Кормак стал шагать по комнате: три шага вперед, три шага назад, как тигр в клетке. После долго выдержанной паузы он заявил: «Ладно, раз так – весь класс будет наказан!» И он придумал какое-то наказание. Не помню какое, но что довольно неприятное.

Наконец, поднялась чья-то рука. – It was Smith, Sir – (Это был Смит, сэр) – сказал ученик (назовем его условно «Браун»).

- Ладно, всем ждать – сказал Кормак и вышел. Через две-три минуты он вернулся. В руках у него была длинная бамбуковая палка.

- Смит, иди сюда ...нагнись. Смит нагнулся. Описав широкую дугу, палка засвистела в воздухе – раз!.. два!.. три!.. четыре! Смит завизжал.

- А сейчас твоя очередь, Браун, иди сюда... нагнись!

Экзекуция повторилась, но вдвое сильнее. Браун вернулся на свое место, сел было, но сразу передумал и предпочел постоять.

- А теперь я вам объясню причину, почему я обоих наказал, – сказал нам Кормак. Первого – за то, что, не признавшись, он был готов подвести всех своих товарищей, а второго, за то, что донес на своего товарища.

Это был урок «замедленного действия». Само собой разумеется, донос на товарища среди нас, мальчишек, считался чем-то мерзким и низким. Но лишь потом, будучи взрослыми, мы поняли, что в одних странах в хороших школах за доносы бьют палками, в, то время как в некоторых других государствах доносы поощряются и награждаются.

На доносах держатся деспотические режимы. Двенадцать лет на доносах продержался национал-социалистический режим в Германии, и семьдесят с лишним лет на доносах продержался интернационал-социалистический режим в Советском Союзе. Все знают о Павлике Морозове. А Павлику Морозову, как провозгласил этот великий советский писатель Максим Горький, «по всей Руси надо ставить монументы».

Итак, несчастный и может быть даже невинный тринадцатилетний парнишка Павлик Морозов, жертва семейных интриг, не спал по ночам в своей глухой деревне, мечтая лишь об одном: как стать хорошим коммунистом. И ради этого он отдал не одну, а две жизни – свою и своего отца.

Установка монументов «Павликам» говорит больше об их инициаторах и об обществе, в котором они жили, и которое они строили, чем о самом герое.

Под руководством Ягоды был учреждён ГУЛАГ, и началось строительство Беломорского канала. К освещению этой стройки Ягода привлек писателя Максима Горького, первого писателя в русской истории, восславившего рабский труд. Рассказывает очевидец (из окружения Горького, в то время близкого к Ягоде): «…в поместье Ягоды под Москвой в предбаннике стояли иконы – специально для того, чтобы Ягода с товарищами, раздевшись, стреляли в них из револьверов, а потом шли мыться…» – цитата из книги «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына.

Был и такой разговор:

«Его величество рабочий класс»- процедил сквозь зубы тов. Сталин, глядя на копошащихся внизу строителей Беломорканала. «А добавьте как сюда, тов. Ягода, еще тысяч двести пролетариев по 58 статье, а то интеллигенция плохо копает...» «Да не мешало бы тысяч триста, – вставил свое веское слово великий пролетарский писатель Горький».

Еще задолго до Ягоды (Иегуда Генох Гершович), Троцкий (Лейба Бронштейн) распорядился о системе доносов в созданной им же Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). Эта система была доведена до совершенства и работала она так: один красноармеец в отряде из двадцати, расстреливался по доносу его девятнадцати товарищей. Доносы и расстрелы производились с регулярными интервалами – для профилактики. Приговоренные не должны были быть в чем-то изобличены. Наоборот – выбор должен был быть случайным, а еще лучше должен был пасть на заведомо невинного человека. Суть заключалась в том, чтобы придумать «хороший» донос.

При советской власти даже была, можно сказать, «статья», касающаяся доносов: «Практиковались и публичные казни. В частности, «за недоносительство» в Ставрополе были публично зарублены шашками 60 человек – женщин, стариков и детей». К 90-летию декрета «О красном терроре». «Великая Эпоха» («The Epoch Times»). Дмитрий Соколов. 03.09.2008.

Троцкий о России:

"Мы должны превратить ее в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую Тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, и не белая, а красная. В буквальном смысле этого слова красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами.

Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния...”

В то время как Бронштейн оперировал на военном фронте, его сподвижник Ульянов (Ленин) действовал на гражданском. В августе 1918 г. он национализировал городскую недвижимость. Началось грандиозное перераспределение частной собственности, «подселение» и «уплотнение», то есть планомерное сокращение жилплощади в России. Цель – создать звериные коммунальные жилищные условия. Как известно, крысы становятся агрессивными и грызутся до смерти в узко ограниченном пространстве. Ленин любил создавать «склоки». А для доносов более плодородной почвы трудно придумать. В 30-е годы в газетах часто можно было прочитать отречения от арестованных родственников: отца, сына, брата, мужа. Новая коммунистическая идеология требовала, чтобы подчинение человека государству было абсолютным и стояло выше любых семейных и человеческих ценностей и чувств. Английский историк Роберт Конквест в своей книге «The Great Terror» («Большой Террор»), описывая жизнь в 30-е годы, упоминает об одном человеке, написавшем 142 доноса – все ложные!

Хочу привести пару выдержек из статьи историка Владимира Тольц, появившейся на сайте Радио Свобода в 2015 г.

»Социальная зависть была на Руси задолго до Маркса и Ленина, которые обозначили ее словами «классовая ненависть» и возвели в добродетель.<...>.

Прислуга и черный люд особо старались доносить на своих господ.<...>.

Нужно ли говорить, что призыв доносить встретил полное понимание в массах? Тем более что при новой власти донос значительно облегчался – для него не требовалось вообще никаких доказательств. Об этом писалось открыто, черным по белому. Вот что писал журнал «Советская юстиция» за 1925-й год:

Развивайте способность доноса и не пугайтесь за ложное донесение».

Доносили по злобе, по зависти, из классовой ненависти или в силу извечной ненависти друг к другу, а часто просто из страха не донести. Воплощением тех лет и их символом был, конечно, ребенок-герой, ребенок-предатель – Павлик Морозов. «Пионерская правда» радостно писала:

«Павлик не щадит никого: попался отец – Павлик выдал его, попался дед – Павлик выдал его. Павлика вырастила и воспитала пионерская организация.

У пионера-доносчика по всей стране тут же появилось множество подражателей. И чтобы детям совсем понятно было, кому следовать, «Пионерская правда» из номера в номер начала публиковать доносы детей на взрослых – родителей и учителей. Она восторженно рассказывала и о последователях доблестного юного осведомителя. По доносу одного из них арестованы были двое взрослых. Жену приговорили к 10-ти годам лагерей, а мужа к расстрелу.

За этот сигнал Митя получил именные часы, пионерский костюм и годовую подписку на местную газету «Ленинские внучата».

Читатели, дети и взрослые, завалили редакцию письмами, где восхищались и поздравляли героя. Простые люди в массе своей искренне почитали доносчиков своими героями, и при случае, сами были не прочь донести.

А Павлику Морозову ставили монументы вплоть до 1965 года. Явление уникальное. В других странах, как говорится: «аналогов нет».

Владимир Тольц продолжает:

«Сколько было осведомителей при Сталине и сколько после него, остается тайной и по сей день. Ссылаясь на аналогию, в соцстранах в штатных доносчиках состоял 1% населения. Следовательно, в СССР в доносчиках КГБ как минимум должно было состоять около двух миллионов. Это минимум. Игнатьев, бывший одно время министром МГБ, называл другую цифру – около десяти миллионов осведомителей, как платных, так и тех, кто «стучал по зову сердца». Некоторые называют еще большую цифру – один доносчик на пять взрослых. Впрочем, правды, наверное, нам не узнать никогда, да и зачем?»

– пишет Владимир Тольц.

Вот тут-то я с автором статьи Владимиром Тольц позволю себе поспорить. Как «зачем?» После падения коммунистического режима в восточной Германии (ГДР) были обнародованы имена доносчиков и стукачей в «органы» в этой стране. Стукакчество в ГДР было широко распространено. Разоблачение доносчиков, в частности, называется «люстрацией». Корень этого слова надо искать в древнем латинском языке – «lux» – «свет». В русском языке есть простое слово «люстра». Оно тоже оттуда. Люстрация на политическом языке значит пролитие света (на тёмные места или дела).

Как мы уже отметили, в 2015 году наследник КГБ, то есть нынешнее ФСБ постановило, что оно не будет раскрывать своих документов вплоть до 2025 года. А, в общем, архивы ЧК, НКВД и т.д. под грифом «Совершенно Секретно» будут засекречены аж до 2040 года. Заметают следы. К тому времени эти документы и архивы можно будет спокойно уничтожить. А в живых, таких кого такие архивы могут интересовать, уже не останется.

В ноябре 2019 года газета «Коммерсант» сообщала, что в России уничтожают единственные архивы с данными репрессированных в СССР на основании засекреченного межведомственного приказа от 2014 года. Газета ссылалась на заявление директора Музея истории ГУЛАГа, Романа Романова.

Романов рассказал о происходящем советнику президента России, главе совета по правам человека Михаилу Федотову.

По словам Федотова, уничтожение карточек означает полное удаление информации о нахождении осужденных в системе ГУЛАГа и может привести к катастрофическим последствиям для изучения истории лагерей и получения данных о жертвах репрессий.

Говорю тут от своего имени. Если я был бы гражданином Российской Федерации, мне лично, хотелось бы поинтересоваться и узнать, кто именно из моих соседей по подъезду дома или среди знакомых или совсем незнакомых, настучал на моих родителей или на родственников и отправил их к чекистам на верную смерть?

Английский историк Орландо Файджес в своей книге «Шептуны: Частная жизнь в сталинской России» приводит такой случай:

«Антонина Головина в течение двадцати лет жила с мужем, но так и не призналась ему, что ее семью сослали. Через двадцать лет после того, как они расстались, она случайно узнала, что этот человек тоже был из семьи репрессированных. Сама она, в свою очередь, дождалась середины 1990-х годов, чтобы поговорить об этом со своей дочерью…»

Не буду здесь анализировать труд Орландо Файджеса, насколько всё в нём соответствует действительности и выдерживает ли он критику. Вышедшая в 2007 году книга «Шептуны» была переведена на 22 языка. В частности, работа Файджеса вышла во всех странах бывшего соцлагеря и на всех европейских языках и стала бестселлером. Но только не в той стране, о которой идет речь – в России. Российская издательская группа «Аттикус», ссылаясь на финансовые затруднения, нарушила контракт с автором и отказалась издавать книгу. Профессор утверждает, что он убежден в том, что написал «неудобное» для Кремля сочинение, а издатель отказался его печатать под «политическим давлением»,

История доказала, что нельзя быть человеком и советским человеком. Через поколение после того как власть в стране захватили большевики на свете выросла новая человекообразная порода, появился новый антропологический тип – Homo Sovieticus – получивший повсеместно широкое распространение на русской земле.

Историк Виктор Суворов пишет: «Дело в генетике, точнее, в отрицательном отборе. В той же Северной Корее сменилось уже три поколения вождей, шел негативный отбор, наверх пробивались ничтожества, а все позитивное ссылали в лагеря, тюрьмы, расстрельные подвалы. Через это сито прошли несколько поколений. То же самое происходило на территории бывшей Российской империи. Первая мировая, гражданская война, революция 1917-го. Те, кто не принял революцию, либо погибли, либо эмигрировали. В итоге первое поколение СССР – это дети тех, кто либо воевал за большевиков, либо сидел, поджав хвост. После – Вторая мировая, где самая героическая и активная часть народа погибла на фронтах, попала в плен, опять эмигрировала, сгинула в лагерях. Родилось новое поколение – уже от тех, кто никогда не выступал против. Негативное отсеивание длится почти 100 лет».

Доносы – крайне важная и, увы, актуальная тема.

В 2018 году Государственная Дума РФ ввела закон, по которому стукачам и доносчикам (в том числе на своих соседей) государство будет делать денежное вознаграждение, размер которого будет зависеть от «важности» данного доноса. Это еще один шаг вспять – обратно к самым тёмным страницам жизни при Ленине и Сталине. Прямой путь к моральной пропасти народа, вернее, уже не народа, а населения, страны. В начале 2019 в СМИ появилось сообщение следующего содержания:

«Почта сообщила об успешном ходе эксперимента с установкой ящиков для доносов. За 2018 год ими были оснащены 2500 почтовых отделений, всего к концу года через систему поступило рекордное число сообщений – 1,9 млн.

«Результаты не могут не радовать – уже менее чем за два месяца показатели числа доносов превзошли ожидаемые в несколько раз», – говорит представитель организации Михаил Калерин.

Чаще всего россияне сообщают о предположительном наличии у своих соседей незарегистрированных доходов, санкционной еды, запрещённых экстремистских материалов. 32% доносов посвящены вероятной работе на иностранные разведки, в 24% – оскорбительным заявлениям или анекдотам про президента или других государственных служащих.

Большинство заявлений поступают от представителей старшего поколения, у нас даже есть рекордсмен – 94-летний житель Тверской области написал свыше 200 заявлений за год. Мы разъяснили ему, что по большинству из них уже нельзя привлечь людей к уголовной ответственности, по крайней мере, по современному законодательству, но в любом случае хотим наградить за бдительность. Он просил улучшить его жилищные и имущественные условия и мы думаем, что можем сделать», – добавили в пресс-службе».

………………………….

Homo Sovieticus был обеих полов. В мужском виде и самой безобидной форме он был приспособленцем, холуем и стукачом, менталитет которого состоял в том, чтобы думать одно, делать другое, а говорить третье. Человеческое чувство совести заменено звериным инстинктом – выжить любой ценой. В женском и более мягком виде, Homo Sovieticus часто встречался (иногда и по сей день встречается) за прилавками магазинов, где процветали хамство и советский «сервис» для покорных подсоветских граждан. Страна еще не совсем отошла от своего хамодержавного прошлого. Новый постсоветский капитализм и конкуренция на каждом шагу (у них тоже есть свои специфические недостатки) все-таки привели к постепенному улучшению культуры и социального уровня в стране. Но от старых «пролетарских» привычек трудно избавиться. Это особенно бросается в глаза российскому человеку, хотя далеко не каждому, побывавшему некоторое время «за рубежом» – в Европе или Америке, да и в других местах – и увидавшему как живут и ведут себя нормальные люди. Американцев (и особенно американок) часто упрекают за то, что у них «фальшивые» улыбки. Может быть, особенно когда они хотят что-то прорекламировать или продать. Но, как правило, эти американцы смотрят тебе в глаза. А попробуй, улыбнись, кому-либо, особенно в час пик, в московском метро!

«Народ, в котором школьные учителя, университетские профессора и научные работники зарабатывают меньше, чем уборщицы, секретарши, торгаши и охранники, в наше время обречен на деградацию и историческую гибель» – писал известный советский мыслитель Александр Зиновьев о постсоветских временах.

В книге «Православный Царь-Мученик» игумена Серафима (Кузнецова) издательства «Православный паломник» (Москва 1997), отпечатанной полиграфической фирмой «Красный пролетарий» по адресу: улица Краснопролетарская 16 (надо же – столько всего «красного»!) мы читаем:

«Изменились даже сами лица людей. Революция, нераздельно сплавленная с безбожием, изменила сам генотип русского народа (что отметил еще И.А. Бунин в «Окаянных днях», сравнив это явление с « монгольским атавизмом»). Уничтожали физически «за породу» (генерал А. Туркул). Но убивали и духовно, гася свет Евангелия в глазах людей».

Русские люди до революции были самые разные и выглядели по-разному, как везде. Однако хочу привести пару примеров, может быть, яркие, тем не менее.

Кратко о его биографии:

Анатолий Павлович Ливен (1872-1937), светлейший князь, полковник Кавалергардского полка, кавалер ордена св. Георгия 4-й степени, герой первой мировой войны. По отцу потомок вождя ливов, который принял крещение от святого Мейнгарда в Риге в конце 12-го века. По матери, урожденной фон дэр Пален, потомок рыцарей Тевтонского ордена. В конце 1918 года сформировал Либавский добровольческий отряд, который нанес поражение частям красной армии под Ригой в мае 1919 года и занял город. В период преследования отступающей красной армии тяжело ранен в живот и бедро. После излечения в сентябре 1919 года прибыл на соединение с Северо-Западной армией Юденича под Нарву. Ливенская дивизия принимала участие в наступлении на Петроград в октябре 1919 года. В ходе битвы за красный Петроград ливенцы добились максимальных результатов, но были вынуждены отступать. После окончания гражданской войны князь Ливен жил в Латвии. Занимался изготовлением кирпичей.

И еще один пример:

Выпущен из Пажеского Корпуса в Лейб-Гвардии Преображенский полк. Гофмейстер, Действительный Статский советник, Почётный Опекун Петроградского Опекунского совета, ведомства учреждений Императрицы Марии, член Государственного Совета, Председатель Комитета Великой Княжны Татьяны Николаевны для помощи пострадавшим на войне.

В 1918 году подписал воззвание с протестом против конфискации церковного имущества.

24 октября (старого стиля) вместе с дочерью и сыном по постановлению Нижегородской ЧК был расстрелян. Причислен к Лику Святых РПЦ в 2000 году.

И два лица из царской семьи:

И лица из «рядовых» дворян.

Коммунисты всех русских людей, красивых и благородных, уничтожали в принципе. Уничтожали купцов, «кулаков» и простых крестьян. Одна из самых простых причин – сами были некрасивые и грубые. Вдруг, они оказались у полной власти. Убивать тех, которым они завидовали, предоставляло садистам удовольствие.

Владимир Солоухин пишет:

"Вы думаете, случайно ЧК с первого дня образования возглавляли только нерусские люди? Где-нибудь мог найти себе место и русачок-дурачок, вроде того же Калинина. Но ЧК? Нет! Это дело они передоверить другим не могли и занимались им самолично.

И все эти Розы Люксембурги, Карлы Либкнехты, Клары Цеткины, которые пытались одновременно захватить власть в Германии, Бела Кун, который должен был взять власть в Венгрии… Но там их всех успели скрутить, покидали в пролеты лестниц, а Бела Кун успел убежать к нам.

Знало ли ваше поколение, что ЧК первых лет революции, вся ЧК, кроме, может, рядовых часовых, состояла не из русских людей? Все! Понимаете, для чего это было сделано?

До сих пор ходит еще в ЦДЛ одна старуха, бывшая чекистка. Как напьется, так и хвалится, что особенно любила расстреливать молодых русских девушек — гимназисток и чуть постарше, особенно красивых. Лично уводила в подвал (хотя, как следователь, могла бы этого и не делать) и лично стреляла. Сам слушал её. Пьяная, слюни текут из беззубого рта, хвалится: «Помню, красавица девка, коса до пояса. Поставила её к стенке. Она мне плюнула в лицо, а я ей прямо в рот из нагана…»

Так вот эта старуха хвастается, что собственноручно застрелила 83 (восемьдесят три!) русских молодых красивых женщины.

Стреляли без суда и следствия. Не надо было никакого преступления, чтобы быть пущенным в расход. Русский, университетское образование (не говоря уже о дворянском происхождении) — и разговор окончен. Крупный деятель тех времен Лацис учил своих подчиненных: «Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступил против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение».

Это не только в Москве на Лубянке. Но во всех городах, губернских и даже уездных. Мы теперь содрогаемся — инквизиция. Инквизиция сожгла за все время своего существования несколько тысяч человек. Да ведь это одно какое-нибудь Иваново-Вознесенское отделение ЧК!.."

В. А. Солоухин, "Последняя ступень"

В 1918 году хор Свято-Троицкого храма Кизеловского завода приехал на праздник Преображения Господня - престольный праздник собора в г. Невьянске (ныне Свердловская обл.)

Лето, хор репетирует, в избе жарко, приоткрыли дверь на улицу. Проходящий мимо патруль из красноармейцев интерпретировал это как нарушение комендантского часа и контрреволюцию. Красноармейцы весь хор выстроили за храмом, велели вырыть себе могилу и отпеть самих себя. Дьякон Вячеслав Луканин, он на фото в подряснике, пошел помолиться в храм. Там его перед иконами и расстреляли, как и весь хор.

Вячеслава Луканина причислили к лику святых в 2002 году.

Из Воспоминаний начальника штаба Донских армий и Войскового штаба Генерального штаба ген. майора И.А.Полякова. «Донские казаки в борьбе с большевиками».

«День 18-го января для нас оказался самым печальным. На одной из станций, после Ясиноватая, к нам в вагон вскочил капитан. По его встревоженному лицу было заметно, что произошло что то чрезвычайно важное. Торопясь и волнуясь, он сообщил нам печальную новость: мы лишились еще одного спутника нашего милого, веселого и симпатичного прапорщика. По словам капитана, произошло это так: на станции Ясиноватая прапорщик вышел купить хлеба. Поезд уже тронулся, а он не возвращался. Беспокоясь за него, капитан высунулся из вагона и его глазам представилась такая картина: у края перрона, окруженный вооруженными рабочими и солдатами стоял несчастный прапорщик. Леденящий, смертельный ужас покрывал его лицо. Один из солдат, с повязкой на руке, размахивая руками, громко кричал, при чем до капитана отчетливо долетели только отрывки фраз: «рожа офицерская... врет... к стенке... Калединец...» Шум поезда заглушил дальнейшие слова, но в последний момент взгляд капитана встретился с умоляющим и бесконечно грустным взглядом прапорщика. Что было дальше, он не видел. Прошло много времени, прежде чем мне стало известно, что наш прапорщик, заподозренный в том, что он офицер и пробирается на Дон, был зверски убит разъяренной толпой. Главной уликой против него – служило его интеллигентное лицо».

Об изменившихся лицах пишет также Иван Ильин:

»Сколько раз за последние годы иностранцы спра­шивали нас, почему это у русских такие «каменные лица»? Они были правы: советские все носят живую маску и молчат. На лице – ни чувства, ни мысли, ни интереса. Мертвая тупость, неподвижные шеи, не замечающие, хотя все время рыщущие глаза, и в них смесь из застывшаго испуга, раболепия, на-все-готовности и хитрого садизма. Это у советских чиновников. У простых людей – та же маска, но, конечно, без раболепия и без садизма. Страшно смотреть. Защитные маски. За­стывшая ложь. Какие-то трупы тоталитаризма. Роботы советчины. Препараты коммунизма. А что там в душе скрыто и замолчано? Об этом скажет история впоследствии. Вот во что превращена сейчас наша простодуш­ная и словоохотливая Русь ...»

Красный геноцид охватил всю страну и далеко не только дворян, а все сословия. Купечество было практически полностью истреблено. Но что касается дворянства, возьмём лишь один пример: Одна из самых масштабных антидворянских операций была проведена под названием «Бывшие люди» НКВД в Ленинграде в феврале-марте 1935 года. В ходе этой «чистки» коммунисты арестовали 4833 глав семей «бывших» из разных сословий, но из них 1434 принадлежали русской аристократии. Среди них были 67 князей, 44 графа и 106 баронов.

Всех коммунисты убили. А титулованные дворяне составляли лишь маленький процент всего дворянства в России. В дворянском сословии было больше миллиона человек. Большинство из них вело скромную, небогатую жизнь. Из них остались в живых после коммунистической власти лишь немногие. Самый настоящий геноцид. И каждый коммунист кто, когда-либо, где-либо был членом КПРФ, несёт за это коллективную моральную ответственность.

Иногда промелькнёт, как слезинка в молитвенном вздохе,

Как святая отрада и грусть по былым временам,

Просветлённое чувство причастности к давней эпохе,

К людям прежнего склада, уже непонятного нам.

Есть на старых портретах, на фото, едва сбережённых

В мясорубке столетий, идущих друг другу во след,

Отсвет радости тихой и помыслов, не искажённых

Красным веком предательства, пыток, смертей и клевет.

От Царя до бродяги, живущего милостью Божьей,

До последнего нищего – это другая страна.

Там у барышень юных струится под матовой кожей

Нет, не кровь голубая, а нежного тока волна.

Я в их лица смотрю, я там вижу Россию иную,

Не с партийным мурлом, не с ухмылкой тупого совка,

Не покрытую тленом – речную, лесную, степную,

Ту, что гордые предки иконой несли сквозь века.

И когда говорят мне: «Забудь всё, что было когда–то,

Власть имущий бандит стал героем родной стороны,

Ставь на царство его – всем достанется пищи и злата!» –

Так отчётливо слышен унылый фальцет сатаны.

Да, конечно, сменились и годы, и люди, и лица.

Неизменно – былое. В грядущем – тревога и страх.

Остаётся надеяться, верить, любить и молиться,

И Россия воскреснет... когда–нибудь… в новых мирах.

Дмитрий Кузнецов.

Очень часто, когда речь заходит о Красном Терроре, люди прежде всего сразу вспоминают сталинский 1937-1938 год. Это понятно. Но был и ленинский террор, который по своей жестокостью не уступал сталинскому. Мы еще поговорим, например, о том, как большевики под руководством Бела Кун и «Землячки» развернули террор на полуострове Крым, после его эвакуации Белыми войсками под командованием генерала Врангеля в 1920 году. Но это лишь один пример из многих. Красный террор охватил всю страну.

Павел Николаевич Милюков, министр иностранных дел России после Февральской революции 1917 года, по­сол России в Париже (1917), так описывает в своей книге «Россия на перело­ме» садизм комис­саров и ЧК того периода:

«Освобожденные от всяких юридических норм, сле­дователи изощрялись в изыскании способов получить при­знание всевозможными средствами пытки, а палачи уст­роили из казни своеобразный спорт опьяненных вином и кокаином людей, кончавших нередко свою карьеру в доме сумасшедших. У каждого провинциального отдела «Че-Ка» были свои излюбленные способы пытки. В Харькове скаль­пировали череп и снимали с кистей рук «перчатки». В Во­ронеже сажали пытаемых голыми в бочки, утыканные гвоз­дями, и катали их, выжигали на лбу пятиконечную звезду (Соломона, Ю.К.), а священникам одевали венок из колю­чей проволоки. В Царицине и Камышине пилили кости пи­лой. В Полтаве и Кременчуге сажали на кол. В Полтаве та­ким образом были посажены на кол 18 монахов и сожжены на колу восставшие крестьяне. В Екатеринославе распинали и до­бивали камнями. В Одессе офицеров жарили в печи и разрывали лебедками пополам. В Киеве клали в гроб с разлагающимся трупом, хоронили заживо, потом через полчаса откапывали».

Ко­миссия генерала Деникина, расследовавшая материалы по красному террору только за 1918-1919-ые годы, пришла к ужасающей цифре – 1.766.118 уничтоженных большевист­скими палачами граждан России за эти 2 года, только там, где Деникин это смог определить.

Цифра эта, по сообщению, напечатанному в английской газете «Таймс» в марте 1922 года, составилась из следующих слагаемых:

- 28 епископов и 1.215 священников,

- 6.775 профессоров, учителей и 8.800 докторов,

- 54.650 офицеров и 260.000 солдат,

- 10.500 полицейских офицеров, 48.500 агентов полиции,

- 12.950 помещиков и 355.250 чел. интеллигенции,

- 193.350 рабочих и 815.000 крестьян».

В 2015 году в США и Великобритании была опубликована книга историка Дугласа Смита «Бывшие Люди. Последние дни русской аристократии». («Former People. The Last Days of the Russian Aristocracy»). Цитируем фрагмент из рецензии, появившейся в «Вестнике Русскоязычного форума» в Аргентине.

«Одна из глав книги, озаглавленная «Операция «Бывшие»«, посвящена массовой высылке из Ленинграда <…>. Только между 1933 и 1935 годами в бывшей столице России было расстреляно, арестовано и отправлено в ссылку 75 388 классово чуждых элементов, освободивших 9950 квартир и комнат.

Уничтожение русской аристократии коммунистическим режимом автор «Бывших» считает величайшей трагедией российской истории и невосполнимой потерей для русской культуры. «На протяжении почти тысячи лет, – пишет Дуглас Смит, – высшее сословие или, как его называли в России, «белая кость», поставляло государству политических, военных, культурных и художественных лидеров страны. <…>. Гибель дворянского сословия обозначила конец долгой и плодотворной традиции, создавшей многое из того, что в наше время считается квинтэссенцией русской культуры, – от величественных дворцов Санкт-Петербурга до окружающих Москву дворянских усадеб, от поэзии Пушкина до романов Толстого и музыки Рахманинова».

Не мною сказано – представителем русской аристократии – а американским историком.

Под заглавием: « Как НКВД в 1937-м году репрессировал граждан ради их квартир» в Интернете появился пост Ирины Николаевой следующего содержания:

«Одним из мотивов массовых репрессий в 1936-38 годах было желание НКВДистов обогатиться за счет утилизируемых ими советских граждан. Почти весь квартирный фонд отправленных в ГУЛАГ людей перешёл к карателям. НКВДшники также присваивали имущество репрессированных.

Чтобы лучше понять тот исторический период, укажем на его главную проблему – страшный дефицит жилья в городах. В 1920-е – начало 1930-х в города хлынули миллионы крестьян. Жилищное строительство же в эти годы почти не велось. В итоге в новых промышленных центрах вроде Магнитогорска на человека в среднем приходилось по 4-5 кв. м на человека, в крупных городах (вроде Горького) – 6-7 кв. м, в Москве и Ленинграде – по 7-8 кв. м.

Большинство горожан ютилось в коммуналках, бараках, подвалах и подсобках. Отдельные квартиры были роскошью, и в них продолжали жить остатки царского среднего класса (интеллигенция), либо новый средний класс – советские управленцы, номенклатура и красная интеллигенция. В этих условиях донос на соседа был одним из способом улучшить жилищные условия – занять его комнату в коммуналке. У кого был административный ресурс, те имели возможность с применением 58-й статьи совершить вселиться в элитное (про тем меркам) жилье репрессированного – отдельные квартиры и дома.

Особенно рьяно пользовались этим административным ресурсом НКВДшники».

Бог уберег меня от жизни в Советском Союзе.

……………………………………

СЛОВО О «HOMO SOVIETICUS»

«Нет, если не отметить по заслугам

Злодейства, доживем мы до того

Что люди станут пожирать друг друга,

Как чудища морские».

«Король Лир».

Шекспир

«Союз родства предает потомству славу деяний, предками стяженную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон Христианский».

Слова Императора Николая первого.

И действительно, дети не отвечают за злодеяния своих родителей и предков, а палачи и убийцы, уже давно на том свете, куда большинство из них успели в свое время безнаказанно и потихоньку улизнуть, как тараканы ночью убегают, когда в неубранной кухне вдруг включаешь свет. А когда их постсоветским потомкам напоминают прошлое, у них ответ один: «не надо трогать наших старичков».

С благородной целью оградить чувствительность потомков палачей от разоблачения славных деяний их пап и мам (а теперь уже скорее дедушек и бабушек) сроки рассекречивания многих архивов отодвинуты в далекое будущее.

Выступая в ноябре 2009 года в ежегодном посланию Федеральному Собранию о состоянии государства, президент Дмитрий Медведев выразил мысль, глубоко закопанную в своем докладе, что ничего в России не изменится, «пока мы сами не изменимся».

По мнению протоиерея Георгия Митрофанова из Санкт-Петербурга в современной жизни россиян преобладают черты советского периода. И эти черты есть и в церковной жизни. К примеру, большинство постсоветских людей, пришедших в Церковь, искренне верующими так и не стали. У них нет даже самого элементарного опыта духовной жизни. Такие люди принимают Церковь с одной стороны за «комбинат ритуально-бытовых услуг», а с другой – за организацию, «которая избавит их от тяжелого бремени ответственности и свободы», утверждает отец Георгий.

«Для многих Церковь представляется именно таким суррогатом советской организации, которая наделяет их новой тоталитарной идеологией, замешанной на их политических, психологических, национальных комплексах, исполненной духа ненависти, духа недоверия к человеку как к таковому», – говорит протоиерей Георгий. «Перепуганные постсоветские обыватели находят в ней, как им кажется, тихую заводь, позволяющую стройными рядами идти теперь уже не в светлое коммунистическое будущее, а в Царство Небесное».

Священник уверен, и далеко не только он, что советский период лишил нашу страну не только немногочисленных подвижников благочестия, но и представителей более распространенного типа людей – порядочных, честных и духовно трезвых.

«Именно таких людей практически не осталось сейчас, ибо им суждено было принимать насильственную смерть на протяжении многих десятилетий советского периода, когда им были созданы условия, при которых даже попытка остаться порядочным человеком была чревата для многих физической гибелью», – считает протоиерей.

И что пришло, и кто пришел на смену «более распростркане6нного типа людей – порядочных, честных и духовно трезвых»?

Вездесущий хам. Хамы и хамство существуют во всём мире и везде. Но советский климат особенно благоприятен для этой человеческой породы.

На практическом и бытовом уровне сегодняшней жизни в этом можно убедиться, прокатившись пять-десять минут на машине по любой российской улице или дороге. В 2005 году на российских дорогах в ДТП погибло 35 тысяч человек – почти каждый четвертый из них ребенок. Ежегодно на этих дорогах погибают в среднем в 15 раз больше на душу, чем в таких странах как Германия или Соединенные Штаты! Эти ежегодные цифры сопоставимы со всеми потерями американцев на вьетнамской войне – самой длинной в ХХ столетии. И чем это можно объяснить? – неумением водить? Плохие дороги? Бывает, но это далеко не главная причина. Объясняется это другим: «Я – самый умный, я – самый быстрый, я – самый крутой!». Хамство, иначе говоря.

Случаи перестрелки среди «автолюбителей» (странное выражение, непереводимое ни на какой иностранный язык) из травматического оружия стали будней жизни. Вот, например, какие репортажи можно прочитать в газетах:

«По пустынной подмосковной трассе не торопясь ползли старенькие «Жигули». Внутри сидели двое – обычные, ничем не примечательные мужики. Неожиданно справа, с прилегающей дороги, выскочил серебристый внедорожник. Предотвратить столкновение уже не было возможности. Ударив по тормозам, водитель «Жигулей» лишь замедлил ход, и машины с неприятным скрежетом «поцеловались» бортами.

«Ну, мужик, ты попал, – хозяин и пассажир «нашемарки», разминая кулаки, двинулись к джипу. – Ты чего, гад, делаешь!»

«Ребят, успокойтесь, я не прав», – виновник аварии явно пытался погасить страсти.

Однако «ребята» успокаиваться не стали. Обматерив «урода, который права купил», они методично и со вкусом начали его бить. Соперник, пропустив несколько ударов, отскочил к своей машине, распахнул дверцу и вытащил из-под сиденья автомат Калашникова: «Ну, ладно, как хотите».

Получив пулю в лицо, водитель «Жигулей» умер на месте. Его друг был тяжело ранен. А хозяин джипа положил оружие на место и спокойно уехал. Немногочисленные свидетели инцидента не стали ему препятствовать»

В боях на российских дорогах принимают участие не только мужчины. О чем свидетельствует нижеприведенный случай. В газете Аргументы и Факты под заголовком: «Виновница ДТП в Иркутске превратилась в свидетельницу» читаем:

«Анна Шавенкова, устроившая в декабре прошлого года аварию в центре Иркутска, переквалифицирована из виновницы происшествия в свидетели.

Страшное ДТП произошло 2 декабря прошлого года. Анна Шавенкова, дочь председателя Иркутской областной избирательной комиссии, на полной скорости сбила двух девушек. «Тойота-Королла», которой управляла 28-летняя Шавенкова, вылетела на тротуар около приемной комиссии БУГЭП на улице Ленина и буквально впечатала в крыльцо двух женщин: 34-летнюю Елену Пяткову и ее сестру, 27-летнюю Юлию.

На видео с камеры наружного наблюдения хорошо видно, как Анна Шавенкова, выйдя из машины, не обратила никакого внимания на пострадавших. Вместо этого она внимательно осмотрела разбитую машину и начала звонить по телефону.

В результате ДТП Елена Пяткова умерла в больнице. Ее сестра получила тяжелейшие повреждения опорно-двигательного аппарата и осталась на всю жизнь инвалидом.

Кто является виновником ДТП, суд пока не установил. Шавенкова, сидевшая за рулем автомобиля, оказалась свидетельницей происшествия, сообщает Stringer.Ru. При этом ее даже не проверили на наличие алкоголя в крови. Вместо этого была проведена проверка жертв ДТП. Прав на вождение автомобиля Анну Шавенкову лишать не будут.

Виновница ДТП Анна Шавенкова работает консультантом в аппарате фракции единороссов ЗАКСа Иркутской области. Она является дочкой Людмилы Ивановны Шавенковой, председателя Избирательной комиссии Иркутской области».

Всё ясненько. Таких примеров сотни. В Российской Федерации полиция и правоохранительные органы не защищают права человека или народа, а хранят права представителей власти.

В феврале 2018 года в телеинтервью выступил известный на всю страну, киноактёр Алексей Серебряков. Он же сыграл главную роль в нашумевшем фильме «Левиафан» и играл во многих других фильмах и телесериалах.

В своём интервью Серебряков, в частности, сказал:

«Я думаю, что если отъехать на 30, 50, 70 км от Москвы, много элементов 1990-х годов вы увидите. Так или иначе, до сих пор ни знание, ни сообразительность, ни предприимчивость, ни достоинство не являются прерогативой национальной идеи. Национальной идеей являются сила, наглость и хамство».

Он также охарактеризовал две главные черты жизни в постсоветском союзе двумя буквами «В» – «воровство» и «враньё».

Как следует и ожидать, его слова разворошили целое осиное гнездо «патриотов», от известных деятелей культуры, до простых людей. Жужжал весь российский интернет. Правда, было несколько человек, которые за Серебрякова заступились, в том числе и режиссер картины «Левиафан» Андрей Звягинцев, но подавляющее большинство отреагировало крайне негативно. Привожу лишь один пример. Он задает превалирующий тон и, на мой взгляд, служит подтверждением того, что хотел сказать актёр.

«Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан. Настоящая национальная идея – это сплоченность народа перед лицом опасности, любовь к Родине, сострадание. Да, русские бывают грубоваты, но это вопрос воспитания. Непонятно, что произошло с Серебряковым, ведь был патриотом, а теперь глупый и подлый, к тому же сам хамит. В конце концов, что он знает про Россию? Ничего! Наверное, сработала западная машина русофобии (все, кто эмигрировал, ругают Россию), либо это просто пиар и попытка заработать, как у Дианы Шурыгиной. Это вообще присуще русской интеллигенции, еще от монгольского ига повелось. Серебрякова нельзя больше снимать в российских фильмах (кстати, зачем он вообще у нас снимается, если не любит Россию?), а на Западе он в кино и так никому не нужен. Хороший артист не значит умный человек. Серебрякова надо лечить, а еще лишить его гражданства – пусть живет в Канаде и выступает на елках для мигрантов. А мы будем жить здесь».

Слово современного совка. И хама.

Начиная эту главу под заголовком «Англия», я собирался посвятить большую её часть жизни нашей семьи в этой стране. Но, может быть, слишком увлёкся историей родины моих предков – бывшей России, ставшей потом СССР и РФ. Вернёмся в Англию.

……………

Хотя дисциплина в школе «Сейнт Майклз» была спартанской, но не все было так строго и страшно, как читателю, на первый взгляд, может показаться. Наоборот. В общем, мальчики (нас было около 50 человек) росли счастливыми, веселыми, физически закаленными и хорошо воспитанными маленькими кандидатами в английские джентльмены. В школе была исключительно хорошая атмосфера, какая-то аура, которую разумом никак нельзя было понять или словами описать. Ее можно было только почувствовать.

У нас была своя небольшая, но очень красивая часовня. По воскресеньям было два богослужения – утреннее и вечернее. Служил, как правило, наш директор, отец Блофелд. Каждое воскресенье к нам приезжал в гости пастор из другой церкви или соседней школы и читал проповедь. Однажды приехал архиепископ Савва. Он говорил о сходствах и о различиях между англиканской и русской православной церквями.

Я пел в нашем церковном хоре. Когда вспоминаю о богослужениях в нашей часовне, у меня в мыслях всплывает картина службы в Мариинском училище в Холме, которую описывает мама в своей книге.

Учебный год подстраивается под календарь великих праздников. На рождественские и пасхальные каникулы, ну и, конечно, почти на все лето, мы уезжали домой. Некоторые праздники отмечались в школе. Помню один, носивший как религиозный, так и светский характер – день 11 ноября – «Poppy Day» («День Красных Маков»).

В этот день вся Англия чтит память ее сынов, павших во время. Первой мировой войны.

Ровно к одиннадцати часам утра вся школа, все ученики, преподаватели и персонал собираются у флагштока на зеленом газоне перед южным фасадом здания. Все стоят прямо в строю при полуспущенном британском флаге. Отец Блоуфелд произносит краткую проповедь и декламирует стихотворение поэта Уилфреда Оуэна, погибшего в 25-летнем возрасте на той войне.

«If I should die, think

Only this of me:

That there’s some corner

Of a foreign field

That is forever England…»

«Если я погибну, – помни лишь одно:

Есть уголочек поля

В чужой стране,

Который навсегда –

Кусочек Англии …»

Заканчивал отец Блоуфелд чтением Псалма Давида:

«Though I walk in the valley of the shadow of death,

I shall fear no evil, for Thou art with me

Thy rod and thy staff, they comfort me…»

«Если я пойду и долиною смертной тени,

Не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и твой посох, – они успокаивают меня...»

А почему «Ровно к одиннадцати часам»?

Потому что ровно в одиннадцать часов одиннадцатого числа одиннадцатого месяца 1918 года на бронепоезде в лесах Компьен в северо-восточной Франции был подписан договор о прекращении огня, положивший конец Первой мировой войне.

А почему красный мак?

Красным маком в определенную пору года покрываются все поля северо-восточной Франции, на которых полегло несколько миллионов солдат. И по сей день, если Вы окажетесь в Англии в день одиннадцатого ноября, вам на каждом шагу Вам будут встречаться люди на улице с красным маком в петлице или на груди.

Почти в каждой деревне Англии, Франции, Бельгии, и в других странах, принимавших участие в Первой мировой войне, стоят памятники, на которых высечены имена жителей этих деревень, павших в той войне. Часто списки этих имен ужасающе длинны.

В России таких памятников нет. Лишь один на всю страну был недавно поставлен не Поклонной Горе в Москве. А погибли три с половиной миллиона российских офицеров и солдат. Из всех империй и стран, принявших участие в этой войне, Россия понесла самые тяжелые потери. Интересно, что бы сказала Родина по этому поводу своим нынешним обывателям, если бы она умела говорить?

«Забыли?» – а может – «Погибли зря?»

А может быть, ответила бы она, как сын ее великий советский писатель (Горький-Пешков), когда его спросили, почему его так радует неуспех русских войск – ведь с ним гибнет народ?:

«Чего жалеть? Людей на свете много. Народят новых. Чего жалеть дураков».

Да и какая может быть речь о памятниках этим «дуракам», когда в советские времена взрывали на Поклонной Горе обелиск генералу Багратиону и павшим его соратникам на поле Бородино?

К слову, у России тоже был свой поэт, сражавшийся на той, Первой мировой войне и ушедший на нее добровольцем – Николай Гумилев. На той войне он не погиб. Но пал он от вражеской пули. Враги были «свои» – большевики. Вдова его, Анна Ахматова, никогда не могла простить.

Опять я увлекся экскурсом в историю. Обратимся к жизни в нашей школе «Святого Михаила» в графстве Кент и к делам менее грустным – и менее гнусным, хотя к ним, увы, нам тоже придется вернуться.

Самым лучшим днем недели в нашей школе была все-таки суббота. Спортом мы занимались каждый день – зимой футболом и регби, а летом играли в крикет. Но по субботам было то, к чему готовились всю неделю – матч! Либо к нам приезжала команда из другой школы, либо за нами приезжал автобус, в который мы погружались и отправлялись играть на чужом поле. После матча – общее чаепитие вместе с командой противника, либо «дома», либо «в гостях». Победа означала торжество, поражение – «траур» не только в команде, но и во всей школе.

В последний год моего пребывания в школе «Сейнт Майклз» я стал капитаном как футбольной, так и крикетной команд, то есть, в глазах моих сверстников стал кумиром. Никакие академические лавры таким почетом не пользовались. Хотя с учебой, как и в спорте, дела тоже шли неплохо: первый приз сразу по нескольким предметам – по английскому языку, английской литературе, французскому, истории, географии и рисованию. Но по математике – провал. У матери я унаследовал любовь к искусству и ненависть к алгебре.

В тот год на церемонию вручения призов к нам приехал ирландский лорд – лорд Дансейни оф Тара, писатель. Первым призом за географию оказалась его книга под названием «Моя Ирландия». Эта книга с его автографом хранится у меня до сих пор. Когда во время церемонии вручения призов отец Блофелд объявил имя призера за английский язык, прозвучала единственная в школе моя неанглийская фамилия.

Раз в месяц, а также по некоторым праздникам, нас приезжали навещать родители. Это была большая радость. До каникул всегда казалось так долго. Каждый раз, когда я приезжал домой, то оказывалось, что я почти забывал русский язык. И по сей день, много, много лет спустя, дорогой читатель, Вы наверняка заметили, что русский язык у меня небезгрешен.

За четыре года моего пребывания в «Михайловской» школе (как ее прозвала мама) в жизни родителей произошли некоторые перемены. Лагерь в лесу окончательно ликвидировался. Родители переехали в ближайший городок – Амершам. Там им предоставили небольшую трехкомнатную квартиру на нижнем этаже дома. Такие квартиры строились на муниципальные деньги по стандартному образцу, и не являлись частной собственностью обитателей. Квартплата была невысокой. В основном в подобных квартирах жили рабочие, мелкие торговцы, ремесленники, клерки, в общем, люди небогатые.

В окрестностях Амершама жил один русский, с которым отец дружил – Кирилл Тидмарш – из обрусевших английских промышленников в дореволюционной России. Жена его Шарлотта была немкой. Их сын работал корреспондентом газеты «Таймс» в Москве, чем Тидмарш старший очень гордился. Все остальные знакомые в нашем регионе – местные англичане.

Жили мы скромно, но зато далеко от войн, в полной безопасности и к тому же в приятном уголке Англии. «Как у Христа за пазухой», говорила мама.

Почти каждое лето, к нам приезжал из Парижа младший брат отца, дядя Шура и, иногда, его супруга «Ася». После шумного и суетливого Парижа недели, которые он проводил у нас поближе к природе, были для него настоящим отдыхом. Он наслаждался чистым воздухом, много спал, как бы набираясь сил для того, чтобы снова вернуться на тяжелую работу таксиста. Как- то летом, к нам приехала его супруга – тётя Ася – Агнесса.

Городок Амершам состоит из двух частей: старой части, живописной, расположенной в долине (благодаря её архитектуре 17-18 веков в ней любят снимать исторические фильмы в жанре «Трех мушкетеров») и новой, но тоже весьма приятной части на холме, где мы и жили. Сразу за пределами нашего микрорайона на краю городка начинались холмы, долины, поля и леса. Вместе с мамой мы отправлялись на прогулки, длившиеся иногда почти весь день. Иногда мама брала с собой альбомчик и рисовала.

Однажды мы с мамой загулялись довольно далеко, и оказались в деревушке Чалфонт-Сейнт-Джайлс в пяти-шести милях (около десяти километров) от дома. Мы сели на скамейку отдохнуть и съесть бутерброды, которые мама предусмотрительно часто брала с собой.

Был прекрасный весенний день. Птички пели весело и во весь голос, как им и положено природой петь весной. Издалека, как на заказ, доносился мягкий звук кукушки – вестника первых теплых дней.

Перед нами был старинный кирпичный домик. Дверь была открыта. Время от времени туда входили и выходили люди. Мы заинтересовались, подошли к домику и узнали, что это – музей. В нем, во второй половине 17-го века, жил поэт Джон Мильтон.

Англия дала миру немало великих поэтов и один из величайших из них – Джон Мильтон. Именно в этом домике он, находясь уже в преклонном возрасте и будучи в политической опале, одинокий и совсем ослепший, написал, вернее, продиктовал своим дочерям поэму «Paradise Lost» – «Утерянный Рай». Это произведение грандиозное – 12 книг стихов на 313 страницах. Оно – грандиозное и по замыслу, и по сюжету, и по слогу. В нем Мильтон охватывает всю Вселенную – рай, землю и ад – и пишет о борьбе добра и зла. Сюжет – вечный. И – вечно актуальный.

Силы взяли свой реванш в России в 1917 году, создав ад на земле. Катастрофу, постигшую Россию, невозможно объяснить только политическими, экономическими, социальными, военными причинами или массовым сумасшествием и психозом. Эта катастрофа выходит за подобные пределы и рамки. Она носит скорее мистический характер. В событиях 1917 года и последовавших затем годах чувствуется рука и умысел сатаны. Злодеяния и зверства тех времен превысили нормальные человеческие способности их творить.

Но в тот весенний день мы с мамой о Мильтоне и его произведении еще ничего не знали, может быть, лишь где-то краем уха слышали.

Иногда к нашим прогулкам присоединялась приезжавшая на день или два из Лондона моя старшая сестра Леля. Однако ее визиты становились все реже и реже, и через некоторое время мы нашли этому объяснение. У нее появился жених – бывший военнослужащий польской армии по имени Ян Сенкевич.

Сенкевич прошел в свое время, как говорится, «огонь, воду и медные трубы». Начало войны застало его студентом юридического факультета в Варшаве. В сентябре 1939 года он был сразу призван в армию и попал в советский плен. Затем он оказался в Сибири. Ему удалось избежать участи многих тысяч польских военнопленных, расстрелянных весной 1940 года советами в Катыни, Осташкове и других местах. Затем, он был ветераном битвы под Монте-Кассино против немцев в Италии в 1944 году, в которой польские войска отличились. Неся большие потери, они взяли неприступную крепость на крутой горе, преградившую продвижение союзных сил с юга Италии на север и на Рим.

Сенкевич был скромным, добродушным, немножко педантичным верующим католиком. Он, казалось, даже стеснялся говорить о том, что он происходил из того же рода, что и прославленный его однофамилец Генрих Сенкевич, автор книг «Камо грядеши» и «Огнем и мечем», об одной из которых мама воспоминает в первой главе своей книги.

Ян Сенкевич эмигрировал в Америку и через некоторое время вызвал к себе невесту – мою сестру Лелю.

Мы провожали ее на вокзале в Лондоне, откуда она отправилась поездом в Ливерпуль и затем на лайнере через океан. Они поженились в городе Детройте, где Ян работал чертежником на одном из больших автозаводов. Потом у них родятся две дочери Глория и Камилла, обе уже стопроцентные американки. Это было в начале пятидесятых годов. Отец продолжал слушать радио, занимался дома английским языком и ежедневно подробно изучал с помощью словаря газету «Дейли Телеграф».